Молода и прекрасна, Безнадёжно больна, Смотрит на землю ясно И бесстрастно луна.
Отуманились дали, И тоскует земля, И росою печали Оросились поля.
Простодушные взоры Подымает жена На лазурные горы, Где томится луна.
Что не спит и не дремлет, Всё скорбит о луне, И лучам её внемлет В голубой тишине.
Но не плачет напрасно Золотая луна, Молода, и прекрасна, И смертельно больна.
Умирая не плачет, И уносится вдаль, И за тучею прячет Красоту и печаль.
«Туман не редеет…»
Туман не редеет Молочною мглою закутана даль, И на сердце веет Печаль.
С заботой обычной, Суровой нуждою влекомый к труду, Дорогой привычной Иду.
Бледна и сурова, Столица гудит под туманною мглой, Как моря седого Прибой.
Из тьмы вырастая, Мелькает и вновь уничтожиться в ней Торопится стая Теней.
«Короткая радость сгорела…»
Короткая радость сгорела, И снова я грустен и нищ, И снова блуждаю без дела У чуждых и тёмных жилищ.
Я пыл вдохновенья ночного Больною душой ощущал, Виденья из мира иного Я светлым восторгом встречал.
Но краткая радость сгорела, И город опять предо мной, Опять я скитаюсь без дела По жёсткой его мостовой.
«Запах асфальта и грохот колёс…»
Запах асфальта и грохот колёс, Стены, каменья и плиты… О, если б ветер внезапно донёс Шелест прибрежной ракиты!
Грохот на камнях и ропот в толпе, – Город не хочет смириться. О, если б вдруг на далёкой тропе С милою мне очутиться!
Ясные очи младенческих дум Сердцу открыли бы много. О, этот грохот, и ропот, и шум, – Пыльная, злая дорога!
«Иду я влажным лугом…»
Иду я влажным лугом. Томят меня печали. Широким полукругом Развёрнутые дали, Безмолвие ночное С пленительными снами, И небо голубое С зелёными краями, – Во всём покой и нега, Лишь на сердце тревога. Далёко до ночлега. Жестокая дорога!
«Закрывая глаза, я целую тебя…»
Закрывая глаза, я целую тебя, – Бестелесен и тих поцелуй. Ты глядишь и молчишь, не губя, не любя, В колыханьи тумана и струй.
Я плыву на ладье, – и луна надо мной Подымает печальный свой лик; Я плыву по реке, – и поник над рекой Опечаленный чем-то тростник.
Ты неслышно сидишь, ты не двинешь рукой, – И во мгле, и в сиянии даль. И не знаю я, долго ли быть мне с тобой, И когда ты мне молвишь: «Причаль».
Этот призрачный лес на крутом берегу, И поля, и улыбка твоя – Бестелесное всё. Я забыть не могу Бесконечной тоски бытия.
«Под холодною властью тумана…»
Под холодною властью тумана, Перед хмурой угрозой мороза, На цветках, не поблекнувших рано. Безмятежная, чистая грёза.
С изнемогшей душой неразрывны Впечатленья погибшего рая, И по-прежнему нежно призывны Отголоски далекого мая.
«Не ужасай меня угрозой…»
Не ужасай меня угрозой Безумства, муки и стыда, Навек останься лёгкой грёзой, Не воплощайся никогда,
Храни безмерные надежды, Звездой далёкою светись, Чтоб наши грубые одежды Вокруг тебя не обвились.
«Я от мира отрекаюсь…»
Я от мира отрекаюсь, Облекаюсь тёмной схимой И душою устремляюсь В тот чертог недостижимый,
Где во мгле благоуханий, В тихом трепете огней Входит бледный рой мечтаний В круг больных и злых теней.
И к сокрытому престолу С необычными дарами Мы подходим, очи долу, С необутыми ногами,
И приносим жертву Богу, Службу ясную поём, Но к заветному порогу Человека не зовём.
Ариадна («Сны внезапно отлетели…»)
Сны внезапно отлетели… Что ж так тихо всё вокруг? Отчего не на постели С нею мил-желанный друг?
Смотрит, ищет, – и рыдает, И понятно стало ей, Что коварно покидает Обольщённую Тезей.
Мчится к морю Ариадна, – Бел и лёгок быстрый бег, – И на волны смотрит жадно, Голосящие о брег.
Парус чёрный чуть мелькает, – И за милым вслед спеша, Улетает, тает, тает Ариаднина душа.
«Из мира чахлой нищеты…»
Из мира чахлой нищеты, Где жёны плакали и дети лепетали, Я улетал в заоблачные дали В объятьях радостной мечты, И с дивной высоты надменного полёта Преображал я мир земной, И он сверкал передо мной, Как тёмной ткани позолота. Потом, разбуженный от грёз Прикосновеньем грубой жизни, Моей мучительной отчизне